Неточные совпадения
Дамы потихоньку
пошли за отправившимся
по лестнице вперед Разумихиным, и когда уже поравнялись в четвертом
этаже с хозяйкиною дверью, то заметили, что хозяйкина дверь отворена на маленькую щелочку и что два быстрые черные глаза рассматривают их обеих из темноты. Когда же взгляды встретились, то дверь вдруг захлопнулась, и с таким стуком, что Пульхерия Александровна чуть не вскрикнула от испуга.
Он
шел и смотрел, как вырастают казармы; они строились тремя корпусами в форме трапеции, средний был доведен почти до конца, каменщики выкладывали последние ряды третьего
этажа, хорошо видно было, как на краю стены шевелятся фигурки в красных и синих рубахах, в белых передниках, как тяжело шагают вверх
по сходням сквозь паутину лесов нагруженные кирпичами рабочие.
— Вы,
по обыкновению, глумитесь, Харламов, — печально, однако как будто и сердито сказал хозяин. — Вы — запоздалый нигилист, вот кто вы, — добавил он и пригласил ужинать, но Елена отказалась. Самгин
пошел провожать ее. Было уже поздно и пустынно, город глухо ворчал, засыпая. Нагретые за день дома, остывая, дышали тяжелыми запахами из каждых ворот. На одной улице луна освещала только верхние
этажи домов на левой стороне, а в следующей улице только мостовую, и это раздражало Самгина.
Над дверью деревянного подъезда опять была дощечка с надписью: «Следственный пристав»; в нижний
этаж вело особое крылечко, устроенное посредине задней части фасада. Налево был низенький флигелек в три окна, но с двумя крыльцами.
По ушатам, стоявшим на этих крыльцах, можно было догадаться, что это кухни. Далее
шел длинный дровяной сарайчик, примкнутый к соседскому забору, и собачья конура с круглым лазом.
Тем не менее в одно из ближайших воскресений он
пошел на Плющиху и с колотящимся сердцем взобрался на голубятню, на чердачный
этаж старого деревянного московского дома. Надевши на нос большие очки, скрепленные на сломанной пережабинке куском сургуча, Миртов охотно и внимательно прочитал произведение своего молодого приятеля. Читал он вслух и,
по старой привычке, немного нараспев, что придавало сюите важный, глубокий и красиво-печальный характер.
По утрам, в холодном сумраке рассвета, я
иду с ним через весь город
по сонной купеческой улице Ильинке на Нижний базар; там, во втором
этаже гостиного двора, помещается лавка.
Теперь
по бокам дороги
пошли уже скромные коттеджи, в один и два
этажа, на иных висели скромные вывески, как на наших лавках —
по дверям и в окнах.
В это время мы поднялись во второй
этаж и
шли по тесному коридору, с выходом на стеклянную галерею слева. Направо я увидел ряд дверей — четыре или пять, — разделенных неправильными промежутками. Я остановил женщину. Толстая крикливая особа лет сорока, с повязанной платком головой и щеткой в руках, узнав, что мы справляемся, дома ли Гез, бешено показала на противоположную дверь в дальнем конце.
Рассветало, когда мы с Андреевым-Бурлаком вышли от А. А. Бренко. Народу на улицах было много. Несли освященные куличи и пасхи.
По Тверской
шел народ из Кремля. Ни одного извозчика, ни одного экипажа:
шли и
по тротуарам и посреди улиц. Квартира Бурлака находилась при театре в нижнем
этаже, вход в нее был со двора.
Боясь потерять Петра в толпе прохожих, Евсей шагал сзади, не спуская глаз с его фигуры, но вдруг Пётр исчез. Климков растерялся, бросился вперёд; остановился, прижавшись к столбу фонаря, — против него возвышался большой дом с решётками на окнах первого
этажа и тьмою за стёклами окон. Сквозь узкий подъезд был виден пустынный, сумрачный двор, мощёный крупным камнем. Климков побоялся
идти туда и, беспокойно переминаясь с ноги на ногу, смотрел
по сторонам.
Мне рассказывали незадолго перед тем, что горничная у моих знакомых, обтирая окна снаружи, упала с третьего
этажа.
По странной случайности, она стала прямо на ноги и даже
пошла сама в дом, На вопрос, что с ней, она спокойно отвечала: «ничего решительно». Но к вечеру она умерла: оказалось, что-то оборвалось у нее внутри.
Даже в те часы, когда совершенно потухает петербургское серое небо и весь чиновный народ наелся и отобедал, кто как мог, сообразно с получаемым жалованьем и собственной прихотью, — когда всё уже отдохнуло после департаментского скрипенья перьями, беготни, своих и чужих необходимых занятий и всего того, что задает себе добровольно, больше даже, чем нужно, неугомонный человек, — когда чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время: кто побойчее, несется в театр; кто на улицу, определяя его на рассматриванье кое-каких шляпенок; кто на вечер — истратить его в комплиментах какой-нибудь смазливой девушке, звезде небольшого чиновного круга; кто, и это случается чаще всего,
идет просто к своему брату в четвертый или третий
этаж, в две небольшие комнаты с передней или кухней и кое-какими модными претензиями, лампой или иной вещицей, стоившей многих пожертвований, отказов от обедов, гуляний, — словом, даже в то время, когда все чиновники рассеиваются
по маленьким квартиркам своих приятелей поиграть в штурмовой вист, прихлебывая чай из стаканов с копеечными сухарями, затягиваясь дымом из длинных чубуков, рассказывая во время сдачи какую-нибудь сплетню, занесшуюся из высшего общества, от которого никогда и ни в каком состоянии не может отказаться русский человек, или даже, когда не о чем говорить, пересказывая вечный анекдот о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента, — словом, даже тогда, когда всё стремится развлечься, — Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению.
Проводив жениха, Надя
пошла к себе наверх, где жила с матерью (нижний
этаж занимала бабушка). Внизу, в зале, стали тушить огни, а Саша все еще сидел и пил чай. Пил он чай всегда подолгу, по-московски, стаканов
по семи в один раз. Наде, когда она разделась и легла в постель, долго еще было слышно, как внизу убирала прислуга, как сердилась бабуля. Наконец все затихло, и только слышалось изредка, как в своей комнате, внизу, покашливал басом Саша.
Ире гезундхейт! [Ваше здоровье! — нем.] Был этот Михайла человек сложения жидковатого, характером — меланхолик,
по происхождению — из Мазеп. Обожал до безумия церковные службы; все, бывало, мурлычет: «Изра-илю пеше-ходя-ащу». Говорить много не любил, но когда эти разговоры
пойдут, его и силой не оттащить. Да ка́к, да что́, да куда деньги спрятали — даже надоест иногда. И глаза станут черные такие, масленые. Служил он лакеем в первом
этаже.
Похоже было на то, как будто у него опять начинались мечтания. А как нарочно, каждый день, несмотря на то, что уже был конец марта,
шел снег и лес шумел по-зимнему, и не верилось, что весна настанет когда-нибудь. Погода располагала и к скуке, и к ссорам, и к ненависти, а ночью, когда ветер гудел над потолком, казалось, что кто-то жил там наверху, в пустом
этаже, мечтания мало-помалу наваливали на ум, голова горела и не хотелось спать.
Длинный, бесконечный коридор, скупо освещенный редкими газовыми рожками, расстилался перед нами. Миновав его, мы поднялись
по широкой, роскошной лестнице мимо двух таких же коридоров и вошли в четвертый
этаж здания. Здесь коридор
шел вправо от широкой площадки с дверями домашней церкви института.
Посредине он двух
этажей, а
по бокам его
идут два одноэтажные флигеля; правый из них отделяет господский двор от заводской базарной площади, посреди которой воздвигнут красивый храм, а левый флигель упирается в то длинное каменное здание, вдоль стены которого мы только что ехали.
Горничная убежала. Тася поднялась
по нескольким ступенькам на площадку с двумя окнами. Направо стеклянная дверь вела в переднюю, налево — лестница во второй
этаж.
По лестницам
шел ковер. Пахло куреньем. Все смотрело чисто; не похоже было на номера. На стене, около окна, висела пачка листков с карандашом. Тася прочла:"Leider, zu Hause nicht getroffen" [«К сожалению, не застал дома» (нем.).] — и две больших буквы. В стеклянную дверь видна была передняя с лампой, зеркалом и новой вешалкой.
На той же стороне,
по которой я
шел, показался и отель Гонкура, в два
этажа, изящной, чисто французской архитектуры, с грифельной кровлею и с выходной дверью без всякого навеса посредине; направо и налево — решетки довольно большого сада.
Она выскочила на тротуар, запахиваясь в свою меховую ротонду, и быстрым, молодым шагом
пошла по сеням, между двух рядов вешалок, отдала ротонду
этажом выше и стала медленнее подниматься
по лестницам, с одной площадки до другой.
В то время как Верещагин упал, и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел и, вместо того, чтоб итти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами
пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего
этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся как в лихорадке нижнюю челюсть.